«Любой серьёзный анализ текущих процессов на Ближнем и Среднем Востоке необходимо начинать с географии — как объективного фактора, который предопределяет политические решения, модели безопасности и степень реального суверенитета государств. Расположение стран Персидского залива между ключевыми энергетическими маршрутами, узкими морскими проливами и зонами постоянной турбулентности исторически сделало их уязвимыми к внешнему контролю. Эта уязвимость не исчезла с формальным обретением независимости, а лишь приняла более сложные, институционализированные формы.
Сегодня можно говорить о феномене формальной независимости при отсутствии полноценного суверенитета. Государства существуют, флаги и гимны есть, но ключевые контуры безопасности, финансовой устойчивости и технологического развития вынесены за национальные рамки. Особенно это заметно на уровне элит: их политическая устойчивость во многом обеспечивается не внутренним общественным договором, а внешними гарантиями. В результате формируется модель, при которой суверенитет государства подменяется лояльностью элит.
На этом фоне Иран пока остаётся принципиальным исключением. После Исламской революции 1979 года он выстроил доктрину «ни Запад, ни Восток», превратив её в основу реальной внешнеполитической субъектности. Несмотря на санкции, давление и изоляцию, Иран демонстрирует редкий для региона пример суверенитета и самостоятельной стратегии. Речь идёт не о его внутренней модели и не о симпатиях или антипатиях, а о факте: он единственный в регионе, кто сознательно отказался от роли управляемого элемента в чужой системе безопасности.
Характерным и наглядным примером ограниченного суверенитета является недавняя ситуация в Кыргызской Республике. Инициатива рассмотреть возможность внесения поправок через Конституционный суд о допустимости смертной казни за особо тяжкие преступления против женщин и детей была отклонена со ссылкой на международные обязательства. Принципиально важно не содержание самого предложения, а механизм отказа. Государство оказалось не в состоянии даже вынести вопрос на всенародное обсуждение через референдум — высшую форму народного волеизъявления.
С точки зрения теории суверенитета это означает, что фундаментальные вопросы уголовной политики и конституционного развития де-факто выведены за пределы национального правопорядка. Формально Кыргызстан является независимым государством, однако его правовая система встроена в иерархию международных норм, где приоритет принадлежит внешним актором. Это классический пример делегированного суверенитета, характерный не только для Кыргызстана, но и для большинства государств Центральной Азии.
Важно подчеркнуть: проблема заключается не в международном праве как таковом, а в его асимметричном применении. Универсальные нормы действуют строго для малых и средних государств, тогда как крупные державы сохраняют за собой право исключений и двойных стандартов. В результате народ как источник власти оказывается отстранён от решения судьбоносных вопросов.
В этом же контексте следует рассматривать и возможное присоединение Казахстана к Авраамским соглашениям, а также потенциальный эффект домино для Узбекистана (который играет важную роль ключевой страны для США в ЦА, и не связанного договорами ОДКБ или ЕврАзЭс). Это не частные дипломатические шаги, а элементы более широкой трансформации региона в объект внешнего цивилизационного проектирования.
Для более глубокого понимания происходящего полезно обратиться к цивилизационным теориям Самюэля Хантингтона и Фрэнсиса Фукуямы. Фукуяма, утверждая «конец истории», исходил из идеи универсальности западной либеральной модели. Однако последние десятилетия показали обратное: история не закончилась, а вступила в фазу жёсткого противостояния альтернативных проектов развития.
Хантингтон оказался ближе к реальности, хотя и не без упрощений. Его тезис о столкновении цивилизаций важен не как догма, а как аналитическая рамка. В этой логике исламская цивилизация рассматривается как один из ключевых оппонентов Запада. При этом Израиль фактически включается в западно-христианскую цивилизационную матрицу и воспринимается как её стратегическое продолжение на Ближнем Востоке (теперь читайте и в ЦА). Именно так его рассматривают в Вашингтоне и Лондоне — не как автономного игрока, а как функциональный элемент западного присутствия.
Это полностью укладывается в историческую линию поведения Запада. Колониальная эпоха — Британская Индия, Ближний Восток, опиумные войны в Китае — не исчезла, а трансформировалась. Сегодня те же механизмы действуют под другими названиями: «правила, основанные на порядке», «безопасность», «сдерживание» и т п. Украина и РФ, КНР и Тайвань, Палестина, хотя это разные театры, но там единая логика. Конфликт, давление, санкции, перераспределение ресурсов и контроль над стратегическими регионами.
В арабском мире эта логика особенно очевидна. Условием выживания правящих режимов становится лояльность Соединённым Штатам, а значит и Израилю. Безопасность, инвестиции, технологический доступ увязываются с политическим поведением. Авраамские соглашения в этой системе координат выступают как инструмент геополитической дисциплины. Подписываешь — получаешь гарантии безопасности и технологии. Не подписываешь — оказываешься в зоне риска.
Это напрямую связано с кризисом легитимности Израиля. После событий в Газе он утратил статус безусловной жертвы в глазах значительной части мирового сообщества. Израиль всё чаще воспринимается не как объект защиты, а как источник нестабильности, террора, геноцида. В этих условиях его стратегия очевидна: компенсировать моральный и правовой дефицит через расширение круга не арабских государств, признавших и нормализовавших отношения. Через эффект «окна Овертона» сама нормализация отношений с Израилем без решения палестинского вопроса превращается в «новую норму цивилизованных» стран. Те же , кто не примет, ждет участь стать изгоем.
Параллельно развивается экономическое измерение. Западная экономика сегодня в значительной степени контролируется узким кругом финансово-корпоративных элит «олигархией». Концентрация капитала, влияние частных интересов на политику, кризис ценностей и идентичности — всё это признаки цивилизационного спада. В логике Хантингтона сохранение западной цивилизации всё чаще связывается с внешним противостоянием, прежде всего с исламским миром.
Отсюда и новый этап неоколониализма. Он не требует прямого управления. Его инструменты — сделки, ограничения, санкции, контроль технологий. Странам третьего мира не предлагают развитие, им предлагают выборочную интеграцию в обмен на лояльность. Доступ к вооружениям, инвестициям и технологиям становится формой политического контракта. Примеры поставок современного оружия и особых режимов сотрудничества в обмен на геополитическую ориентацию уже очевидны.
Ответом на это становится формирование альтернативного миропорядка. С 2014–2015 годов Россия открыто взяла курс на стратегическую автономию. Китай институционализировал альтернативные форматы через БРИКС, ШОС и другие механизмы. Усиливается регионализация, растёт значение незападных центров силы. Практика показала, что Запад системно не соблюдает договорённости, что лишает иллюзий даже тех, кто ранее стремился встроиться в западную систему.
В этом контексте Центральная Азия приобретает особое значение. Географически — как узел между Россией, Китаем, Ираном и Южной Азией. Экономически — как источник ресурсов и транзитный коридор. Идеологически — как мусульманский регион вне арабского мира. Всё это делает регион объектом возрастающего внимания и давления.
Через Центральную Азию сегодня выстраиваются потенциальные линии воздействия как на Китай и Россию, так и на исламскую цивилизацию в целом. Именно поэтому принципиально важно пересмотреть роль региона в вопросах Палестины и ислама. До сих пор эти вопросы во многом обсуждаются и решаются без полноценного участия стран Центральной Азии или других стран, включая Турцию. Это стратегическое упущение.
Особое внимание заслуживает вопрос возможного присоединения Казахстана к Авраамским соглашениям и потенциального эффекта домино, прежде всего в отношении Узбекистана. Это не частное дипломатическое решение, а цивилизационный выбор с долгосрочными последствиями. Он затрагивает не только внешнюю политику, но и внутреннюю устойчивость, общественные настроения и идентичность.
В конечном счёте, современное противостояние — это не конфликт Израиля с отдельными мусульманскими государствами. Это более глубокий разлом между политикой глобального сионизма как идеологического и геополитического проекта и исламской цивилизацией как системой ценностей, права и социальной организации. Этот разлом затрагивает регионы далеко за пределами Ближнего Востока.
Именно поэтому народы Центральной Азии и их государства нуждаются в честном, глубоком и системном разъяснении происходящих процессов. Без этого регион рискует утратить субъектность и стать пространством реализации чужих стратегий. В условиях нарастающего цивилизационного давления знание, критическое мышление и осознание собственных национальных интересов становятся ключевыми элементами безопасности — не менее важными, чем армия или экономика страны.
Автор: Маликов К.К.
Редакция может не разделять точку зрения автора. Материал опубликован с целью ознакомления читателей с разнообразием мнений по данной теме.