Американский теоретик Кеннет Нил Уолтц, один из основателей неореализма, в свое время подчёркивал, что однополярность в мировой системе не продлится долго. 
Международная система стремится к равновесию – на смену однополярности приходит более сложная конфигурация, где несколько центров влияния конкурируют и сотрудничают одновременно. Уже к середине 2020-х годов многие аналитики говорят о фактическом конце американской гегемонии. Так, в аналитическом центре CIGI отмечают, что глобальный порядок больше не определяется единоличным приматом США. Даже сами США в стратегических документах признают наступление эпохи «соперничества великих держав»
Во-первых, произошёл рост новых держав – экономический подъем Китая, восстановление военной мощи России, усиление региональных игроков (Индия, Турция, Иран и др.). К 2020-м годам мощь США уже не «стоит отдельно» от остальных, как сразу после 1991 года, что приводит систему к многополярности. Во-вторых, сами США, увлекшись ролью мирового жандарма, столкнулись с «имперским перенапряжением»: затяжные войны (Афганистан, Ирак) истощили ресурсы и подорвали веру союзников в непогрешимость Вашингтона. В-третьих, глобализация и технологическое развитие распространили влияние и военную мощь более широко: ядерное оружие, кибер-технологии и информационные кампании стали доступны разным государствам, а не только супердержаве. 
Переход к многополярной системе означает, что теперь не одна столица диктует мировую повестку, а сразу несколько крупных игроков формируют региональные порядки. Иран, Турция, Россия и Китай – среди тех держав, которые выступают локомотивами изменений в своих регионах, претендуя на роль самостоятельных полюсов влияния. Каждая из них имеет собственные приоритеты и инструменты, и их взаимодействие – конкуренция или сотрудничество – перекраивает архитектуру международной безопасности. 
Россия постепенно восстановила утраченные после распада СССР позиции и к середине 2010-х открыто бросила вызов однополярности. Приоритеты России – обеспечить безопасность страны, восстановить сферы влияния и пересмотреть глобальные правила, которые, по ее мнению, писались под диктовку Запада. 
Инструменты России во многом силовые: это единственная из рассматриваемых держав, открыто ведущая крупномасштабные войны (Грузия 2008, Украина 2014 и особенно 2022–24). Военная мощь (включая ядерный арсенал – самый большой в мире) – главный козырь. Россия активно использует силу в сочетании с гибридными методами – кибератаки, информационные операции, энергетическое давление (например, с поставками газа в Европу). 
Экономически РФ уступает Китаю, ЕС и США, поэтому делает ставку на избирательные союзы и на то, что раскол внутри Запада или между Западом и Глобальным Югом позволит ей маневрировать. В формирующемся многополярном порядке РФ пытается выстроить альтернативную архитектуру безопасности: продвигает организации вне контроля Запада (ШОС, БРИКС, ОДКБ), заключает двусторонние «стратегические партнерства» (как с Ираном, Китаем, странами Африки). РФ заявляет о конце «мира по-американски» и необходимости «справедливого многополярного мира», в котором Россия – один из центров. Это стало особенно очевидно после санкций 2022 года: отрезанная от западных рынков, РФ переориентировалась на Китай, Индию, Ближний Восток и Африку. Сближение с Ираном – яркий пример: обе страны под санкциями, обе противостоят США. В 2022–24 гг. Москва и Тегеран резко нарастили торговлю (товарооборот вырос, поставки иранских беспилотников в РФ, в перспективе – и баллистических ракет). Они координировали действия в Сирии до 2024 г, касательно Афганистана, обсуждают совместные расчеты в национальных валютах, чтобы обойти доллар. При этом Россия избегает формальных союзов – предпочитает гибкость, чтобы не связывать себе руки обязательствами. Например, сохраняя партнерство с Ираном, РФ одновременно поддерживает хорошие отношения с Израилем и странами Залива, продавая им оружие или выстраивая экономические проекты. Такая многовекторность – отличительная черта новой политики РФ. 
С Китаем отношения достигли исторического максимума (лидеры провозгласили дружбу «без границ» в феврале 2022 г.), фактически образовав де-факто блок против НАТО. Россия выступает «младшим партнером» Пекина в Азии, а Китай поддерживает РФ дипломатически на фоне украинского конфликта. Вместе с Китаем и Ираном Россия продвигает нарратив о нелегитимности гегемонии Запада и необходимости равенства суверенов. Однако внутри этой оси есть и напряжения: например, Москва и Пекин настороженно следят друг за другом в Центральной Азии, а Россия и Иран расходятся по вопросу влияния в Закавказье. Так что новый порядок – это не жесткие блоки, а подвижные альянсы. 
В целом Россия видит многополярность как шанс утвердиться в роли, более соответствующей ее историческим амбициям, и устранить то, что называют «американоцентричным неоколониализмом». Российский МИД открыто называет страны, с которыми строит близкие отношения взамен Запада: помимо Китая, это Иран, Турция, государства Персидского залива, а также Индия, страны Африки и Латинской Америки. Такая география подчеркивает: РФ делает ставку на южные и восточные державы, выстраивая новую ось противостояния Западу. Многополярный мир, по заявлению главы МИД Сергея Лаврова, «сразу не построить», но Россия готова отстаивать свои интересы плечом к плечу с союзниками, прежде всего с Китаем.
Ключевой драйвер перехода к многополярности КНР – это экономический гигант с второй (а по паритету – первой) экономикой мира. Китай постепенно конвертирует свою мощь в политическое и военное влияние. Пекин продвигает концепцию «сообщества единой судьбы человечества» и «мирного возвышения Китая», противопоставляя их, как утверждается, агрессивному империализму прошлых гегемонов. Поднебесная официально заявляет, что не стремится к гегемонии, но на деле хочет перестроить мировой порядок, сделав его более удобным для своих интересов. При Си Цзиньпине Китайская дипломатия стала гораздо активнее: Пекин выступил посредником в восстановлении отношений между Саудовской Аравией и Ираном в 2023 году, что подняло авторитет КНР на Ближнем Востоке. 
Китай расширяет экономическое влияние через глобальную инициативу «Один пояс, один путь» (BRI): инфраструктурные проекты в Азии, Африке, Европе создают сеть зависимости от Китая и усиливают его роль как нового центра притяжения. Приоритет Китая – доступ к ресурсам, рынкам сбыта и технологиям, необходимым для устойчивого развития и достижения статуса ведущей державы. Инструменты в основном экономические (инвестиции, кредиты, торговые соглашения), но военная мощь тоже растет: ВМС и ВВС Китая уже конкурируют с американскими в западной части Тихого океана. Пекин выстраивает собственные институты: Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, форумы типа CICA, активно участвует в БРИКС (в 2023 Китай поддержал расширение БРИКС, включив туда и Иран, что символично). Вместе с Россией Китай ветирует неугодные решения в Совбезе ООН, иллюстрируя работу дуopolistic блоковой дипломатии. В отношениях с Ираном Китай придерживается прагматизма: он подписал с Тегераном 25-летнее соглашение о всеобъемлющем сотрудничестве в 2021 г., обещая инвестиции до $400 млрд. В обмен Пекин получает стабильные поставки нефти со скидкой и геополитического союзника против США. В то же время Китай не идет на открытый конфликт: он поддерживает СВПД и призывает Иран соблюдать ядерные ограничения, показывая, что его приоритет – стабильность для торговли. 
В новой архитектуре безопасности Китай продвигает модель бездоминионного мира, где ни одна держава (кроме, разве что, самого Китая в отдаленной перспективе) не навязывает свою волю. Китайские лидеры говорят о «мире, основанном на правилах», но подразумевают, что правила эти должны писаться не только Западом. По сути, Пекин стремится создать биполярность с Вашингтоном на своих условиях или даже вытеснить США из ключевых регионов, но так, чтобы не скатиться к прямой войне. Поэтому Китай пока действует осторожно: например, не вводит войска за рубеж (кроме ограниченного участия в миротворческих миссиях), предпочитая силу экономики. 
Тем не менее, его сотрудничество с Россией, Ираном, а также активное проникновение в Африку и Латинскую Америку уже меняют баланс. Многие развивающиеся страны приветствуют инвестиции КНР как альтернативу западной помощи, приходящей с политическими условиями. Китай предлагает партнерам взаимовыгодное развитие без критики их внутреннего строя – такой neo-вестфальский подход привлекает авторитарные режимы. Можно сказать, что Китай и Россия выступают «щитами» многополярности на глобальном уровне, тогда как Иран и Турция – на региональном. Они не образуют единый блок, но их общие действия ослабляют прежнюю систему доминирования Запада и усложняют международные отношения, делая их более плюралистичными.
Турецкая Республика при Реджепе Эрдогане превратилась в самостоятельный центр силы, проводящий многовекторную политику. Анкара – формально союзник Запада по НАТО, но все более независимо отстаивает свои интересы в регионах от Восточного Средиземноморья до Кавказа и Центральной Азии. Приоритет Турции – стать ведущей державой Ближнего Востока и мусульманского мира, не разрывая полностью отношений с Западом, но и не следуя слепо его курсу. 
Турецкая стратегия получила название «Региональное лидерство через региональную самоорганизацию». Эрдоган продвигает идею, что вопросы Ближнего Востока должны решаться самими региональными игроками, без диктата извне. Например, Анкара выступает за платформы сотрудничества на основе «региональной принадлежности»: активно участвует в проектах транспортных коридоров (Средний коридор через Кавказ, Иракский сухопутный маршрут к Европе) и критикует инициативы типа IMEC (индия- ближневосточно-европейский коридор под эгидой США), считая их исключающими Турцию и Иран. Турция стремится быть мостом между Европой и Азией, что видно по ее экономической экспансии в соседние страны и роли энергетического хаба (транзит нефти и газа из Азербайджана, Ирана, Центральной Азии). 
В военном плане Анкара демонстрирует готовность к силовым акциям ради своих интересов: за последнее десятилетие турецкие войска неоднократно входили в Северную Сирию, сдерживая курдские формирования; Турция вмешалась в войну в Ливии на стороне правительства Триполи; в 2020 г. турецкая поддержка помогла Азербайджану вернуть территории в Карабахе. 
Эти шаги показали, что Турция – самостоятельный игрок, способный бросить вызов даже традиционным сферам влияния России на постсоветском пространстве. При этом Анкара балансирует: она закупила у России ЗРК С-400, сблизилась с Москвой по ряду вопросов, но одновременно продает боевые дроны Украине и претендует на посредничество между Украиной и РФ.
Различие приоритетов Турции и Ирана особенно заметно: обе страны хотят уменьшить роль США в регионе, но Турция делает упор на создание инклюзивных региональных платформ (без изоляции суннитских монархий залива и даже с участием Израиля в экономических проектах), тогда как Иран склонен к модели «революционного сопротивления» и формированию оси противостояния США и Израилю. Это препятствует появлению единой «исламской» или «восточной» коалиции – Анкара и Тегеран конкурируют за влияние. В новой системе безопасность региона все больше зависит от договоренностей между этими средними державами. Турция уже выступала посредником (например, в переговоры Россия–Украина по зерновой сделке 2022 г.), пытаясь показать полезность своей автономной позиции. В архитектуре многополярности Турция претендует на статус полюса, равноудаленного от Запада и Востока, способного извлекать выгоды из обеих сторон и предлагать региональную повестку вместо внешней.
Исламская Республика Иран, хоть и ослаблена санкциями и внутренними проблемами, остается значимой региональной силой на Ближнем Востоке. Стратегическая цель Тегерана – гарантировать безопасность режима и расширить свое влияние, минимизируя присутствие внешних (западных) сил в регионе. Иран видит себя наследником великой цивилизации и лидером «оси сопротивления» прозападной гегемонии. Практически это реализуется через «стратегическую глубину» – сеть союзников и прокси-структур. «Ось сопротивления», включающая ливанскую «Хезболлу», палестинский ХАМАС, ряд иракских милиций и до недавнего времени правительство Асада в Сирии, служила Ирану рычагом проецирования силы. С её помощью Тегеран сдерживал военное давление США и Израиля, распространяя свое влияние от Персидского залива до Средиземного моря. Иран активно развивает ракетное оружие и беспилотные технологии, компенсируя относительную слабость ВВС. Поставки иранских дронов повстанцам-хуситам в Йемене, а позднее и России для войны в Украине, продемонстрировали возросшие возможности Тегерана действовать глобально. Приоритетом Ирана остается сохранение региональной роли, и за счет блокирования чужого влияния. 
Так, Тегеран резко отрицательно воспринял создание в 2020–23 гг. арабо-израильского альянса (сближение Израиля с ОАЭ, Бахрейном в рамках «Соглашений Авраама», а также Инициативу «Индия–Ближний Восток–Европа» при поддержке США). В Иране эти проекты видят, как угрозу – попытку конкурентов выстроить «антииранский» блок и изолировать Иран экономически и политически. 
В ответ Иран ищет партнеров на Востоке: вступил в Шанхайскую организацию сотрудничества, налаживает тесные связи с Россией и Китаем. Показательно, что Тегеран и Москва в январе 2025 г. подписали всеобъемлющий договор о стратегическом сотрудничестве, прямо заявив о стремлении выстроить «справедливый многополярный миропорядок». В этом договоре особое место заняли планы развития транспортных коридоров через Иран (Север–Юг, Персидский залив – Россия) и отказ от расчетов в долларах. По сути, Иран стремится стать неотъемлемым узлом новой многополярной сети: перекрестком торговли между Азией, Европой и Африкой, военным партнером для антизападных коалиций и идеологическим лидером для шиитских сообществ. Несмотря на ограниченные экономические ресурсы, география и решимость делают Иран важным элементом emerging-порядка. 
Китай рассматривает Иран как «поворотный пункт» своей ближневосточной стратегии: Иран – крупный поставщик энергоресурсов, сторонник идеи многополярности и критически важное звено инициативы «Один пояс, один путь». Иран обеспечивает Китаю сухопутный маршрут в Европу, альтернативный путям через Россию, и тем самым менее уязвимый для США. Тегеран, в свою очередь, рассчитывает с помощью сотрудничества с Востоком (Россия, Китай, Индия) ослабить удушение санкциями и модернизировать экономику. Таким образом, Иран встраивается в формирующуюся многополярную архитектуру как региональный узел силы, сочетающий жесткую силу (военные прокси, ракеты) с мягкой силой (идеология сопротивления, дипломатию в «Восточном направлении»).

Таким образом, Иран, Турция, Россия и Китай каждый по-своему перекраивают мироустройство. Различие их приоритетов – от идеологического противостояния Ирана до прагматичного инфраструктурного экспансионизма Китая – означает, что новая архитектура безопасности будет складываться не вокруг одной оси, а через сложное переплетение региональных порядков. Это может привести к своеобразному балансирующему концертy держав, где локальные конфликты будут решаться прежде всего региональными силами (как Турция и Россия в Сирии, или Саудовская Аравия и Иран в Йемене через переговоры), а глобальные правила станут результатом компромисса между несколькими мощными игроками, а не диктата одного гегемона.