Переживая внешнее давление и внутренние вызовы, Иран вынужден эволюционировать, чтобы сохранить свою систему. С конца 2010-х годов в иранской политической риторике заметны изменения: официальный дискурс все больше смещается с чисто идеологических лозунгов к акценту на экономику, национальную гордость и технологический прогресс. Верховный лидер аятолла Али Хаменеи в 2019 году опубликовал манифест «Второй шаг революции» (بیانیه گام دوم انقلاب) по случаю 40-летия Исламской Республики, в котором призвал молодежь взять на себя ответственность за будущее страны и подчеркнул необходимость «развития науки и экономики» наряду с сохранением исламских ценностей. Это свидетельствует об осознании элитой, что одной воинственной риторики сопротивления внешним врагам недостаточно – молодое поколение требует улучшения качества жизни и перспектив. Риторика Ирана стала более прагматичной и националистической: например, все чаще власти апеллируют к персидской истории и величию Ирана (а не только к панисламизму), говорят о «экономике сопротивления» – стратегии опоры на собственные силы, напоминающей импортозамещение в СССР . При этом жесткая антизападная линия никуда не делась, просто облеклась в новую форму: вместо лозунга «Смерть Америке» чаще звучит «необходимость многополярного мира без гегемонии США» – суть та же, но в более дипломатичной обертке. Так, в марте 2025 г. иранское агентство IRNA сообщило, что Иран и Россия будут «продолжать усилия по формированию многополярного миропорядка». Иранские дипломаты теперь говорят языком международного права и равенства, стараясь придать своим давним революционным целям (выдворить влияние США и Израиля) более приемлемый для нейтральных стран вид.

Параллельно происходит модернизация и смена поколений элиты. Спустя 45 лет после революции 1979 г. многие из тех, кто стоял у ее истоков, ушли или уходят со сцены. Верховному лидеру 84 года, средний возраст высокопоставленных фигур – 60+. Как отмечает исследование PeaceRep, иранский политический истеблишмент заметно постарел, и в ближайшее десятилетие значительная его часть будет заменена более молодыми кадрами. Новая элита отличается от предыдущей: меньше духовенства и ветеранов дореволюционной борьбы, больше технократов, образованных в иранских университетах, и офицеров Корпуса стражей исламской революции (КСИР). Данные показывают, что доля клириков на высших постах сокращается – например, в парламенте доля мулл упала, тогда как выходцев из КСИР выросла. Это отражает постепенную трансформацию Исламской Республики: от первоначальной теократии к своего рода военно-бюрократической системе, где религиозный лидер остается символом и верховным арбитром, но повседневное управление все больше полагается на светские управленцы (пусть и глубоко идеологически лояльные режиму). Многие новые лица – дети или молодые современники Ирана времён войны с Ираком (1980-е), прошедшие через КСИР или Basij, для них революционные идеалы более абстрактны, чем для поколения Хомейни, но они твердо привержены государственному суверенитету и антизападной позиции. Происходит своего рода «обмирщение» власти: религиозная риторика смягчается в пользу националистической, а управление экономикой доверяется профессионалам (хотя и зачастую из силовых структур). Это можно назвать модернизацией элит – не в либеральном смысле, а в поколенческом и функциональном. Иранское руководство стремится извлечь уроки из опыта других авторитарных модернизаций. Например, Китайская модель (сочетание однопартийного контроля с рыночной экономикой) явно изучается в Тегеране: были созданы зоны свободной торговли, поощряются стартапы, продвигаются проекты цифровой экономики – всё это при жестком политическом контроле. Однако Иран пока не достиг китайского экономического успеха, во многом из-за санкций и изоляции.
Важно отметить, что иранские лидеры хорошо осознают уроки советской перестройки. Хаменеи неоднократно говорил, что ослабление идеологических основ государства и заигрывание с Западом погубили СССР, и Иран не должен повторить эту ошибку. Он «давно убежден, что реформирование идеологических принципов Исламской Республики ускорит, а не предотвратит ее крах – так же, как перестройка ускорила распад Советского Союза». 
Действительно, советский опыт служит для Тегерана предупреждением: резкая либерализация и уступки внешнему давлению могут размыть систему изнутри. Поэтому любые реформы в Иране носят ограниченный характер и тщательно контролируются. Тем не менее, параллели с поздним СССР иногда проводятся аналитиками. Оба режима – и позднесоветский, и нынешний иранский – столкнулись с застоем экономики, технологическим отставанием, молодым населением, неудовлетворенным состоянием общества, и внешней изоляцией. 
В Иране нарастают протестные настроения, особенно среди молодежи и женщин (движение 2022 года после гибели Махсы Амини показало глубину недовольства). Как и в СССР 1980-х, власти Ирана чередуют периодические послабления (например, обещания пересмотреть нормы ношения хиджаба или наказать коррумпированных чиновников) с волнами жестких репрессий. Экономическая ситуация схожа с поздним СССР: стагнация, высокая инфляция свыше 40%, дефицит товаров. Идеология «великая исламская революция» утрачивает былую привлекательность – для значительной части населения она перестала компенсировать бытовые тяготы, подобно тому как марксизм-ленинизм выродился в ритуал для граждан СССР. 
Однако есть и отличия: Иран этнически более однороден, чем многонациональный Советский Союз, и распад по национальному признаку менее вероятен (хотя курдский и белуджский регионы создают напряженность). Иранское руководство более монолитно – нет открытой фракционной борьбы, сравнимой с противостоянием реформаторов и консерваторов в позднем СССР. КСИР и силовые структуры твердо контролируют ситуацию, тогда как в СССР армия и КГБ в решающий момент не удержали страну от распада. В то же время и у Ирана есть Achilles’ heel – зависимость от экспорта нефти (аналог сырьевой зависимости СССР) и внешних цен, а также технологическая отсталость, особенно под санкциями.

Часть экспертов полагает, что без серьезных внутренних реформ Иран ждет постепенное ослабление и возможные потрясения при смене верховного лидера (84-летний Хаменеи не вечен). Другие указывают, что режим нашел свою формулу выживания: адаптировать риторику, слегка модернизировать элиты, но не допускать радикальной либерализации, которая могла бы запустить неконтролируемые процессы. Иранское руководство старается провести «перестройку без перестройки» – то есть обновить экономику и аппарат, не меняя основы власти. Насколько это удастся – открытый вопрос. Пока же Иран демонстрирует удивительную живучесть, лавируя между необходимостью перемен и страхом перед их последствиями. Как отмечают в Eurasia Review, давление извне лишь сплачивает иранскую верхушку, но затяжной экономический кризис и идеологическое разочарование населения подтачивают фундамент режима. В многополярном мире Иран надеется компенсировать свои слабости союзами с некогда недоступными партнерами (Китаем, Россией, Индией, даже примирением с арабскими монархиями). Если эти меры дадут экономический эффект и снизят напряжение, Тегеран может избежать судьбы Москвы образца 1991 года. В противном случае параллели с СССР могут стать пророческими, и тогда переход к многополярности ознаменуется в том числе и сменой режима в одном из полюсов – Иране, как когда-то конец биполярности сопровождался крахом СССР.